В базилике Santa Maria in Montesanto отпевают театрального режиссёра.
Внутрь пускают лишь избранных:
политиков, меценатов, родственников, артистов, близких друзей.
Я узнаю Марио Донатоне, Моску из третьего Крёстного отца,
наёмного убийца, у которого не было осечек.
Киношная мантия священника ему идёт больше, чем костюм скорбных цветов.
Донатоне нисколько не постарел; и без грима даже зловещее.
Убийцы стареют не так заметно, как жертвы.
Снаружи воспалённое круженье туристов,
сорвавшихся с сидячих мест, чтобы приблизиться к сцене –
нет её безразмернее, глубже.
Остановленность, безучастность карабинеров; вот где двусмысленность лиц:
лицо того, кто задерживает преступника или невиновного,
как лицо того, кого задерживают.
Телевизионные люди готовятся к выходу в прямой эфир,
презрев несоединимое.
Из базилики выходит старушечий подросток – молодая японка, жена усопшего.
Её выбеленное лицо подстать светло-бежевому пальто и лиловым перчаткам.
Фоторепортёры подводят вдову к катафалку,
просят положить руку на пустой гроб,
показывают место, где должна быть подрагивающая рука
и тут же отводят свои, чтоб не испортить кадр,
чтобы избавиться от привязанности к месту,
в котором ничего, кроме соприсутствия смерти.
Подчиняясь воле фоторепортёров, вдова перекладывает что-то, напоминающее свиток,
из правой в левую руку.
Никто не осмеливается к нему прикоснуться.
Предполагаю, что это копия тайной рукописи,
в которой нормы и правила
масштаба участка
установки камней
водных источников
запретов
другого.
Рим, май, 2018 г.
